Ленинград послевоенные годы. Восстановление и дальнейшее развитие Ленинграда и его промышленности в послевоенный период

Я принял подводную лодку М-14. Это было небольшое судно с экипажем в двенадцать человек и двумя торпедными аппаратами на носу. Водоизмещение лодки – 240 тонн. На этих подводных лодках я уже плавал прежде, но для того чтобы на ней воевать, нужно было детально вспомнить устройство лодки и все, что связано с ее управлением.

На М-14 я отплавал около трех лет. Позиционная служба, охрана берегов и эскорт караванов, шедших из США с грузами для нашей страны, – такова была наша работа.

Позже меня перевели на подводную лодку Щ-133. Это было среднего размера судно с шестью торпедными аппаратами (четыре в носу и два на корме), с экипажем в 36 человек. Водоизмещение – около 700 тонн. На этой подводной лодке я участвовал в боевых действиях против Японии и был награжден орденом Красной Звезды. В 1945 году, прощаясь с экипажем лодки, командир «Щуки» Владислав Гарвалинский поднял бокал и произнес очень приятные для меня слова: «Мой тост – за лучшего инженера-подводника Тихоокеанского флота Бориса Грибанова!..»

После окончания войны я сдал Щ-133 в ремонт во Владивостоке, принял новенькую подводную лодку С-52 и на ней ушел в Порт-Артур. На всех этих судах я плавал в качестве инженера-механика.

В 1947 году меня назначили начальником Лаборатории живучести корабля в Военно-морском училище, которое я окончил, и я прибыл к новому месту службы – вернулся в Ленинград.

После подводной лодки служба начальником лаборатории показалась мне раем. Окно моего маленького кабинета на первом этаже Адмиралтейства выходило в зелень Александровского сада. Тишину, от которой я совершенно отвык на судах, нарушали только телефонные звонки. В десять утра уборщица приносила свежие газеты, в двенадцать – обед в кают-компании училища и в шесть вечера – конец работы. Еще будучи курсантом, на танцах я познакомился с Кларой Шмидт, которая тогда заканчивала десятилетку. Больше года мы встречались, а потом Клара стала моей женой. Через год после начала войны Клара приехала ко мне во Владивосток. Нам дали квартиру, и началась наша семейная жизнь. Там же, во Владивостоке, родились обе наши дочери – в 1943 году Татьяна, а двумя годами позже – Ольга.

Теперь я приходил домой ежедневно в половине седьмого вечера, -миновали те времена, когда я плавал на подводных лодках и неделями не появлялся дома. А если и появлялся, то ни одну ночь не спал спокойно, потому что на лодке всегда что-то происходило: или она ремонтировалась, или готовилась в поход, или на ней что-то ломалось, или кто-то из моих матросов напивался, или шла зарядка аккумуляторов, или нужно было срочно снять замеры наличия топлива и провести ночную проверку...

Впервые за много лет у меня появилось свободное время, – я к этому не привык: все годы крутился, как белка в колесе, не зная ни покоя, ни отдыха.

Послевоенный Ленинград выглядел мрачно: краска на домах облезла, чувствовалось, что город перенес тяжелые дни блокады. Однако восстановление города шло быстро, ремонтировались и красились фасады домов, восстанавливались разрушенные здания, налаживалось движение городского транспорта, открывались гостиницы и рестораны, появилось множество пивных и закусочных.

Потихоньку оживала и культурная жизнь города – появились объявления о выставках картин из запасников музеев и из частных собраний. По воскресеньям в Русском музее начали читать лекции о русской живописи. Я стал ходить на лекции, начал покупать книги по искусству, посещал выставки и общался с коллекционерами.

Начал я присматриваться и к картинной торговле в городе. Комиссионных магазинов, торговавших картинами, было много. Принимали на комиссию и продавали картины зачастую совершенно некомпетентные люди. В комиссионных магазинах, торговавших мебелью, например, тоже принимали картины, а оценивали их художественные достоинства... мебельщики, ничего, конечно же, не понимавшие в живописи.

Из всех приемщиков картин, которых я узнал, только двое разбирались в живописи: Владимир Шибанов из комиссионного магазина в доме 7 по Невскому проспекту и Василий Фролов из магазина в доме 102 по той же улице. Там картины оценивали и продавали на галерее второго этажа – на первом торговали готовым платьем, мехами и предметами прикладного искусства. Мы звали этот магазин «галеркой».

Магазин, в котором работал Шибанов, был расположен рядом со зданием Адмиралтейства и моей лабораторией. Возвращаясь с работы, я почти каждый вечер посещал его, так и познакомился с Шибановым. Оказалось, что Владимир – тоже военный моряк, всю войну прослуживший в Кронштадте. Мы быстро нашли с ним общий язык и подружились. Впоследствии познакомились наши жены, и мы стали дружить семьями. Его отец, довольно известный художник и коллекционер Александр Георгиевич Шибанов, прославился тем, что запечатлел в живописи пушкинские места. Владимир познакомил меня с ним. Мне очень нравились взаимоотношения отца и сына Шибановых. Когда отец заглядывал к сыну в магазин, Владимир всегда подходил к нему и целовал его в щеку, несмотря на присутствие покупателей. Относился он к отцу с большим почтением. Старший иногда ворчал на младшего за то, что Владимир слишком часто прикладывался к спиртному – кронштадтская морская привычка.

Владимир, на мой взгляд, был самым сведущим человеком в живописи из тех, кто торговал картинами в Ленинграде. Дома он имел небольшую справочную библиотеку по живописи. Много знаний Владимир получил от отца, который хорошо разбирался в русской и западной школах живописи. У отца была хорошая коллекция картин, так что Владимир рос среди произведений искусства, в обществе коллекционеров и художников. Его отец собирал картины преимущественно западной школы, очень любил англичан и французов. Сам Владимир тоже собирал картины, но как-то вяло, без энтузиазма, безалаберно – просто приобретал вещи, которые его чем-то затрагивали. У него были картины разных времен и направлений, но в каждой была какая-то изюминка, которая трогала его. Он всегда с охотой объяснял, в чем увидел эту «изюминку», почему приобрел картину. Расставался с картинами Шибанов без особой боли и быстро находил утешение в новых.

После войны в Ленинграде коллекционеров картин было много. Большинство из них собирали русскую школу, и только несколько человек – западную. Западная живопись стоила в несколько раз дешевле русской. Хорошего голландца XVII века на доске можно было приобрести за 300-400 рублей. Дороже всего стоили работы Айвазовского и Левитана, недешев был и Шишкин. В Москве картины оценивались почти вдвое дороже, чем в Ленинграде.

Коллекционеры русской живописи делились на два лагеря: одни собирали реалистов, то есть передвижников, академистов и демократов-шестидесятников, другие – так называемых «леваков», то есть группы «Мира искусств», «Бубнового валета» и «Ослиного хвоста».

Абстракционистов в первые послевоенные годы, насколько мне известно, активно в Ленинграде никто не собирал, но интерес к ним был. Погоня за их работами началась позже, когда наши ученые и дипломаты, побывав в Европе, поняли, что это за искусство и какое значение ему придает весь мир.

Кроме того, негативные высказывания нашей прессы о русских художниках левых направлений и абстракционистах в конце концов пробудили интерес к этим мастерам среди коллекционеров и художников, и наша интеллигенция всерьез обратила внимание на «левых» художников. Тех, кто бывал за границей, поражали высокие цены на работы некоторых русских художников, эмигрировавших во время революции за рубеж и там прославившихся. За картины эти платили огромные деньги – тысячи, десятки тысяч долларов. У нас же они практически ничего не стоили...

Первыми коллекционерами абстрактного искусства стали несколько профессоров Ленинградского политехнического института. Западную живопись в Ленинграде собирали академик Раздольский, профессор Ложкин, профессор Жданов и другие. С коллекцией Дмитрия Аркадьевича Жданова я познакомился уже после моего переезда в Москву, в 1962 году. У него было очень внушительное собрание западных мастеров.

А в Ленинграде в 1947-1948 годах я перезнакомился со всеми видными коллекционерами и приблизительно знал, кто что любит и кто чем дышит.

Метки

Послевоенная жизнь жителей Ленинграда

Образ жизни ленинградцев. Победа была великим событием и в жизни страны, и в жизни каждой семьи, и каждого ленинградца. Она проявлялась и в большом, и в малом. Уходили в прошлое похоронки, военные сводки. Начали возвращаться близкие, воссоединялись семьи. За четыре долгих года люди отвыкли от выходных, отпусков, нормированного рабочего дня, забыли о свободном времени. Теперь это вновь становилось повседневностью.

И все же жизнь и особенно быт менялись крайне медленно. Не лилась кровь, не падали снаряды и бомбы. Люди так мечтали об этом, и, казалось, должны были наслаждаться миром. Мир пришел. Но все окружающее постоянно напоминало о кошмаре блокады - дровяные сараи во дворах, где штабелями складывали покойников, фотографии недавно умерших родственников и соседей, бутылки из-под олифы, на которой жарили лепешки из жмыха, завалявшиеся плитки столярного клея, из которого варили студень и т.д. и т.п. Еще редкостью в домах и дворах были собаки и кошки, которых почти не осталось в городе.209

Горожане больше не умирали от дистрофии, но абсолютное большинство постоянно, денно и нощно испытывало чувство голода. Выдаваемых по карточкам продуктов было явно недостаточно. На рабочую карточку получали в день 700 граммов хлеба, на карточку служащего - 500 граммов, на иждивенческую и детскую - по 300 граммов. На «черном» рынке хлеба было вдоволь, но он продавался по 25-30 руб. килограмм. Бюджет же средней и бедной семьи (при одном - двух работающих) колебался от 2000 до 500 и даже 300 рублей. Нередко денег нехватало даже на то, чтобы выкупить пайковый хлеб. Приходилось «выкручиваться» - получать, например, по карточкам конфеты и затем продавать их поштучно, чтобы на вырученные гроши приобрести хлебный паек. И все-таки на первых порах «праздник - светился повсюду и вопреки всему Ликовало братство победителей».211 Слово «победа» было кличем, паролем, отзывом.

По сути, реальным послаблением стала только отмена в 1946 г. наиболее обременительного военного налога. Уровень доходов населения помимо цен, налогов определялся и размером фактически обязательных государственных займов, которые выпускались ежегодно и составляли примерно 10% заработной платы. Чистый доход государства от размещения займов составлял к концу 1950 г. 28,3 млрд. руб. или почти 6,5% доходов госбюджета.

Неурожай 1946 г. еще более усугубил ситуацию. Осенью Совет Министров СССР принял постановление об изменении пайковых цен. В газетах и по радио об этом почти не сообщали. Все делалось по существу явочным порядком. Нормы выдач по карточкам уменьшались, контингент получающих их урезывался. Пайковые цены повышались в 2-3 раза, а цены в коммерческих магазинах были несколько снижены.

Эта мера ощутимо отразилась на уровне жизни средне- и низкооплачиваемых групп. Правда, снижение коммерческих цен отразилось на уровне цен колхозных рынков. Но бедным и это было не по карману. «Мой литерный паек стоит 200 рублей, - подсчитывал свои ресурсы хозяйственник среднего звена, - сейчас (после повышения цен, - A.B.) - 700 руб. в месяц, партвзносы, профвзносы... Итого 1090 руб., а заработная плата - 1000 руб.... и живи после этого».214

Естественно, что положение низкооплачиваемых категорий рабочих, служащих становилось просто катастрофическим. «Ну, что же, все скоро повесимся. Пусть начальники успевают нас с петли вынимать... от такой жизни и умирать не страшно», - так резюмировала свое состояние одна из работниц. Ее заработок составлял всего 200-250 руб.

Снизилась резко и посещаемость рабочих столовых, которые в годы войны и сразу после ее окончания как-то поддерживали многих. Обед в столовой стоил 7 руб. (без мяса 3 руб. 60 копеек), а в день многие получали порядка 10 руб.

«Уменьшение продовольственных норм сделано для того, чтобы окончательно озлобить рабочих против нашей власти, - рассуждал один из них. - Вот за что, оказывается, мы воевали и что завоевали».215 В этих условиях заметную роль для поддержания жизни работников продолжали играть подсобные хозяйства заводов и фабрик. Вся их продукция с осени 1945 г. направлялась на дополнительное питание. Ряд ненормированных продуктов (соевое молоко, колбаса, белковые дрожжи, студень и пр.), выпускаемых пищевыми предприятиями, тоже направлялся в трудовые коллективы.

Местные органы старались регулярно организовывать ярмарки с участием организаций Прибалтики, Узбекистана и некоторых других более благополучных регионов. На ярмарках широко и по более низким ценам продавались мясо, яйца, молоко.

Кроме того, в городе в первые послевоенные годы заметную роль в снабжении населения играла рыночная торговля. Обследование бюджетов рабочих в конце 1945 г. показало, что 20,7% картофеля, 42,1% ягод и плодов, 11,1% масла животного, 32% молока приобреталось на рынках.217 В городе функционировало в рассматриваемые годы от 17 до 20 продовольственных рынков. Торговали там, в основном единоличники и колхозники. В большинстве своем рыночные цены не превышали уровня цен государственных коммерческих магазинов.
По сравнению с 1944 г цены на рынках, как отмечалось в докладе статистических органов, снизились. В 1946 г. они, как и следовало ожидать, подскочили, а в 1947 г. стали понижаться.219 Естественно, что рынками пользовались, прежде всего, высокооплачиваемые категории рабочих и служащих. К такой категории, прежде всего, принадлежали работники ВПК. Большинство из них - по оценкам информационных сводок в партийные органы - «правильно» реагировало на решения Правительства. Так было и в связи с повышением цен осенью 1946 г. «Нечего хныкать, - заявляла одна из работниц этой категории, - товарищ Сталин знает, что делает...»220 И еще более спокойно реагировали номенклатурные работники. Ведь для них в городе была развернута сеть специальных магазинов.221

Но оттого, что «товарищ Сталин знал», легче жизнь не становилась. Конец 1946 г. и первая половина 1947-го прошли под знаком непрерывного ухудшения. Сокращались пособия многодетным, отменили льготы орденоносцам - участникам войны. Тревога у жителей Ленинграда нарастала. «Дома меня без страха и иронии спрашивали, - записывал в дневнике один из партийных активистов, - как дела с облегчением условий жизни». А сын за обедом в упор спросил: «Папа, а настанет такое время, когда мы за столом будем наедаться».

Спекуляция, «черный рынок» достигли апогея. Тревожные масштабы приобрели беспризорность и безнадзорность. В 1945 г. в городе насчитывалось 345 тыс. детей и подростков, в 1946 г. - 372 тыс. Заметное число их, проживавших до войны в Ленинграде и эвакуированных без семей, возвращалось в родной город самовольно, минуя административные препоны. У некоторых близкие и родные умерли. Квартиры оказались заняты. Жить было негде. Немногим лучше складывалось положение ребят, возвратившихся с родителями и проживавших, где придется. В результате только за 1945 г. было задержано 76787 детей, в том числе 68035 безнадзорных и 8752 беспризорных.

Не удивительно, что кривая преступности в городе лезла вверх. Преступники - одиночки, банды действовали во всех районах города. Ограбления промтоварных, продовольственных баз, магазинов, квартир, вооруженные нападения на улицах, во дворах, подъездах следовали одно за другим. Оружия на руках после войны оставалось много, и его нетрудно было добыть на местах боев. Некоторым бандам покровительствовали чиновники, работники милиции и других административных органов. Все очевиднее давала о себе знать коррупция. За четвертый квартал 1946 г. в городе было совершено более 85 разбойных нападений и вооруженных ограблений, 20 убийств, 316 случаев хулиганства, 3716 краж всех видов.224 Эти цифры, ничтожные по нынешним временам, рассматривались тогда, как весьма высокие, тревожные. Коллективы предприятий, к которым были вынуждены прислушиваться власти предержащие, громко требовали ужесточения мер борьбы с криминалом.

Правоохранительные органы пытались сбить преступную волну. Раскрываемость преступлений колебалась от 74,5% до 98% (убийств - 75%).225 Удалось распутать ряд сложных и чрезвычайных дел. В июле 1947 г., например, из кладовой Эрмитажа похитили 24 уникальных изделия из золота и драгоценных камней, раскопанных в керченских могильниках. Похититель был найден, осужден. Ценности возвращены.226 Разоблачили банду, в которую

Входили преступники и чиновники из городской прокуратуры, суда, адвокатуры, ВТЭК, горжилотдела, военных учреждений, милиции. За взятки освобождали из-под стражи, прекращали следственные дела, выдавали паспорта, прописывали, освобождали от призыва, предоставляли жилую площадь и пр. Начальник автотранспортного управления Ленгорсовета посылал в оккупированные районы Германии машины якобы за оборудованием, а на самом деле вывозил хрусталь, мебель, использовал материалы, труд военнопленных для строительства дач. С виновниками не церемонились. За 1946 г. из милиции города было уволено 1775 человек, за 9 месяцев 1947 г. - 3823, в том числе 948 - с оперативных и начальствующих должностей.

Несмотря на серьезные усилия, преступность отступала медленно. Иначе и быть не могло, ибо ее основные причины - послевоенная разруха, тяжелое экономическое положение населения - менялись медленно.

Буквально душил горожан жилищный кризис. Это была пора поистине великой тесноты. Высокие темпы восстановления экономики достигались за счет социальной сферы. Многие тысячи работников реэвакуированных предприятий, люди, направленные на невские берега по разного рода разнарядкам, жили в ужасающих условиях. Общежития Кировского завода, например, размещались в развалинах больницы Фореля, в мало приспособленных зданиях на проспекте Стачек, №№ 30 и 39, в подтрибунных помещениях заводского стадиона, на территории завода. Семейные жили по четыре-десять-семнадцать семей с малышами в комнатах, разделенных на ячейки обрывками обоев, бумагой, простынями; одинокие - по нескольку десятков в комнатах-казармах. Во многих корпусах не было туалетов, водопровода. Обычно в комнате стояла параша и тут же длинный ряд керосинок. Недаром обитатели называли такие жилища «концентрационными лагерями», «вертепами» и прочими образными именами. «Просветленность, - пишет один из мемуаристов, - наступившая после Победы, странно соседствовала с тревогой, произраставшей из дикого бытия...».

Многие предприятия и того не имели. На заводах им. Ворошилова (№ 800), им. ОГПУ и ряде других люди жили в цехах по несколько сотен человек, в бытовках, ленинских комнатах и т.п. На заводе «Прогресс», реэвакуированном из Омска, из 5257 человек жилплощадь имели лишь 745. Остальные 4512 жили в цехах, библиотеке, лабораториях.230

Сплошное обследование всех общежитий Ленинского района, проведенное в конце 1945 - начале 1946 г., показало, что в цехах, приспособленных под общежития, зачастую не работало отопление, и их обогревали времянками, которые давали больше дыма и копоти, нежели тепла; белье не менялось, инвентарь отсутствовал, свирепствовал педикулез.231

Не лучше положение складывалось и с бытом на производстве. Отопление, остекление во многих цехах отсутствовали. Восстановить их немедленно было просто невозможно. Зимой цехи нередко отапливались кострами - жаровнями.

Экстремальные условия жизни усиливали дифференциацию людей. И не столько по социальным, национальным, культурным признакам, сколько по их природной предрасположенности, способности приспособиться, по человеческим качествам, тяготению к коллективистским или индивидуалистским формам общежития. Это особенно остро проявилось в годы блокады. Так было и теперь. «Куда бы меня ни переводили, - записывала в своих заметках о прожитом и пережитом Е.А. Илюкович, блокадница, коммунистка, участница восстановления города, - я беспрекословно выполняла свой долг, понимала, что это нужно для дела, для государства, для партии. Работала, несмотря ни на холод и голод, получая, как и все, 1/8 фунта хлеба».232 «Наш рабочий день не был нормированным, работали столько, сколько было нужно», - вспоминал, как об обычном деле, рабочий Балтийского завода И.И. Бережков. «Изворачивались, кто во что горазд, - только бы вернуть заводу работоспособность. ... Работали увлеченно, не считаясь со временем, забыв об отдыхе и еде», - вторил ему рабочий-строитель A.C. Сахаров.233 Таких как Илюкович, Бережков, Сахаров было немало" в те годы среди ленинградцев. Эти люди не были обмануты идеологическими посулами, демагогией, пропагандой и т.п. Они были такими по самой своей человеческой сущности, натуре. И другими быть не могли.

Им противостоял не столько классово, сколько по-человечески другой тип горожан. «Продавщица в булочной, вырезывающая карточки, когда окружающие бедствовали, заказывала себе модельные туфли по 3000 руб.». (Сумма по тем временам для рядового гражданина фантастическая). На комбинате им. С.М. Кирова группа работников расхищала пряжу и тоже получала, самой собой, разумеется, немалые доходы. Значительных масштабов достигли растраты, хищения в системе Управления промторгами. Только по данным на конец 1945 г. они присвоили 11 тыс. м. тканей, много готового платья, обуви на общую сумму 2.450 тыс. руб.23> Немалая часть жителей, как отмечал современник, - «была обеспокоена прежде всего своей собственной шкурой» и ловчила, изворачивалась, как могла. Так, даже при осуществлении денежной реформы, о которой речь пойдет ниже, ряд партийных и советских работников умудрился внести в сберкассы под видом партийных взносов и других вкладов свои сбережения, укрыть их таким образом от секвестра. Некоторые заблаговременно обменяли деньги на ходовые товары.

К исходу 1947 г. обнищание одних и сравнительное преуспеяние других достигли апогея. Толкучки, барахолки процветали. «Спекулянты, воры и прочие дельцы всех мастей, записывал один из ленинградцев в дневнике, - достигли наивысшей степени своей деятельности».

Вместе с тем, с конца ноября-начала декабря по городу поползли слухи о грядущей денежной реформе, отмене карточек. Началась ажиотажная скупка любых товаров. Но это были только слухи... Все официальные каналы хранили молчание.

14 декабря в 18 часов радио оповестило о состоявшемся решении Правительства по поводу отмены карточной системы и проведении денежной реформы. «Никогда не забуду картины, - писал очевидец, - которую застал на Невском проспекте после восемнадцати часов 14 декабря! По всему Невскому проспекту стояли шумные веселые очереди. Буквально с хохотом люди стояли в очередях в рестораны, аптеки, фотографии и другие места, чтобы израсходовать оставшиеся наличные средства. У меня с женой в этот момент капитал составлял 37 руб. с копейками».239 Кто имел хоть какие-то сбережения, скупал в магазинах, что оставалось на полках. Из обращения исчезли мелкие монеты. По городу поползли анекдоты типа:

«В аптеку приходит гражданин и просит пирамидону аж на тысячу рублей. Аптекарь удивляется.

Зачем Вам столько? И получает исчерпывающий ответ:

Чтобы за остальные девять голова не болела». 22 декабря обмен завершился. Во всех учреждениях выдали зарплату новыми купюрами. Размер зарплаты остался прежним. На нее можно было, по крайней мере в Ленинграде, купить и необходимое и немного вкусненького (о чем большинство горожан могло все эти годы только мечтать). И, разумеется, прежде всего, утолить голод. Горожане, в первую очередь, покупали и ели, ели хлеб. Какой особый вкус имел обычный кусок пшеничного, который можно было теперь съесть, не оглядываясь на норму! Этот переломный момент остался в памяти старшего поколения как праздник.

18-19 декабря в городе было продано хлеба, по разным сведениям, от 1,1 тыс. тонн до 1,4 тыс. при населении 1,4-1,5 млн. человек, т.е. от 0,7 кг до 0,9 кг в среднем на человека, сахара 220-250 тонн, мяса и колбасы 60-110 тонн. Спрос резко возрос. Реализация круп увеличилась вдвое, рыбы и рыбопродуктов в 1,5 раза, жиров - в 1,6 раза, сахара - в 7,5 раз. Спрос на картофель, овощи снизился. Слабо шла продажа водки, пива, дорогих сортов вин.

Объем торговли промтоварами гоже увеличился. «Пассаж» до реформы продавал 56 пар обуви, а с 16 по 31 декабря в среднем 482 пары вдень, калош - 186 и 841 пару. Реализация хлопчатобумажных тканей возросла в 2,9 раза, шелковых - в 3,8 раза, чулок и носок - в 3 раза, резиновой обуви - в 5,5 раз.

Реформа оказала влияние и на цены рынка. Стоимость говядины снизилась на 35%, молока - на 50%, картофеля - на 67%, масла сливочного - на 53%, яиц - на 59%.

Условия реформы были достаточно суровыми, носили конфис-кационный характер. Вклады в сберкассах обменивались до 3000 один к одному; по вкладам от 3-х до 10 тыс. рублей накопления сокращались на 1/3, а по вкладам, превышавшим 10 тыс. руб. - на 2/3. По облигациям госзаймов обмен производился в соотношении 1:3.2" Особенно болезненно реформа отразилась на крестьянах. Сберкасс в большинстве деревень не было. Деньги хранились «в чулках». Подавляющая их часть пропала. Поэтому реформа изначально приобрела антикрестьянскую окраску.

С упразднением карточной системы цены на потребительские товары повысились, в сравнении с прежними, нормированными. Но они все же были ниже цен в коммерческих магазинах. В целом новые цены более чем в три раза превосходили довоенный уровень. Средний размер заработной платы в стране не достигал 500 руб. Килограмм же хлеба стоил 3-4 руб., мяса - 28-32 руб., масла - 60 руб., десяток яиц - свыше 10 рублей, шерстяной костюм - 1500 руб. и т.д.

Социальным благодеянием реформу не назовешь. Недаром официальные органы, пропаганда в то время разъясняли, что издержки реформы - вынужденная мера, «последняя жертва» народа на алтарь Победы. Вместе с тем, оздоровление финансов, несомненно, положительно отразилось на всей экономике СССР. Принципиально же ни экономической, ни социальной политики реформа не изменила.

Для закрепления ее результатов правительство прибегло к дефляционной политике. В последующие годы семь раз снижались розничные цены. Лишь малая часть ленинградцев в то время отдавала себе отчет в том, что больше всего от снижения цен выигрывали высокооплачиваемые категории граждан.

Наиболее интенсивно понижались цены на водку, что придавало в глазах немалого числа горожан этим мерам «демократическую окраску». Не только в газетах, по радио, но и на улицах, в коммунальных квартирах, на кухнях можно было услышать:

Спасибо партии и родному Сталину за заботу о нас.

Нередко, правда, за этим следовал и иной комментарий:

Постановление хорошее, но на хлеб цены снизились мало. У меня хлеб - основная еда. Колбасу и масло покупаю редко.

Или: - Мы с мужем подсчитали, что при таком размере снижения цен потребуется десять лет, чтобы подойти к ценам довоенного времени.

Подобный скепсис был вполне уместен. Весной 1949 г., например, в очередной раз цены на водку снизили на 28%, а на хлеб - только на 10%.

Нельзя упускать из виду и иную сторону снижения цен: влияние его на положение в сельском хозяйстве, которое продолжало оставаться трудным. А это, в свою очередь, приводило к деградации легкой и пищевой промышленности. Потребление же водки в городе систематически возрастало. В 1953 г. ленинградцы выпили 26 млн. литров, в 1954 г. - 28,8 млн., т.е. по 13,7 литра, в среднем, на каждого взрослого жителя.

Вместе с тем, снижение цен, естественно, увеличивало реальную заработную плату. Если в 1940 г. она составляла 47,3 руб., то в 1950 г. - 75,7 руб. Поднималась и покупательная способность населения. Рубль стабилизировался, укреплялся его курс в отношении иностранных валют. Исчисление его на базе доллара, установленное в 1937 г., было решено с марта 1950 г. перевести на золотую базу.

Вместе с денежной реформой во второй половине 1947 г. на смену нормированному снабжению пришла обычная система государственной, кооперативной, колхозной торговли. Предварительно в Ленинграде была осуществлена целая система подготовительных мер. Приводили в порядок торговую сеть, открывали новые магазины, столовые, палатки. За 9 месяцев 1947 г., еще до отмены карточной системы, вновь открылось 255 магазинов, 187 ларей, палаток. Полностью была восстановлена существовавшая до войны фирменная сеть Главконсерва, Главпарфюмерии, Главтабака и пр. Открылись все торговые залы Дома ленинградской торговли и других крупных универмагов. Налаживалось фасовочное производство. В наиболее тяжело пострадавших в годы блокады районах (Кировский, Володарский, Выборгский, Калининский) понемногу развертывалось строительство новых торговых точек. К началу 1945 г. Ленинград располагал 1254 магазинами. К 1947 г. число их удвоилось. Вывески «Посудно-хозяйственные товары», «Леновощ», «ТЖ», «Пиво-воды», «Укладка волос феном» и пр. стали встречаться чаще. Функционировало 20 колхозных рынков. В 1950 г. в городе работало уже 2988 магазинов и 2285 ларей и палаток. И это при аметно меньшей численности населения.

Изменилась структура розничного товарооборота. В 1945 г. 99,6% его приходилось на государственную торговлю и 0,4% на кооперацию. К 1950 г. - 91,4% падало на госторговлю, 3,5% - на кооперативную торговлю и 5,4% - на колхозный рынок. Вновь отремонтировали шесть рынков, в том числе Мальцевский, Октябрьский, Кузнечный. В 1950 г. на долю рынков приходилось 8% продаж продовольствия, а на долю кооперации - 5%. Расширялся ассортимент и в продовольственных и промтоварных магазинах. Несколько улучшилась культура торговли.

Жизнь хоть и трудно, мучительно, но входила в мирное русло. Голод отступал. Возможность запросто пойти и купить по умеренной цене буханку хлеба, кусочек которого еще совсем недавно измерялся ценою жизни, наестся вволю - все это было необычно, воспринималось как еще одна убедительная примета мирного времени. Уверенность в будущем крепла. И это придавало силы, наполняло ленинградцев энергией.

И все же нищета сдавала позиции гораздо медленно. В 1945 г. объем розничного товарооборота государственной и кооперативной торговли составлял 29% от уровня 1940 г., в 1950 г. - только 67% (при 74,8% численности населения). Позитивные перемены после 1947 г. отнюдь не были непрерывными. Жизнь улучшалась зигзагами и далеко не для всех. В августе 1948 г. подорожал вдвое проезд на трамваях. Тогда же подскочили цены на почтовые отправления, железнодорожные билеты. Это болезненно сказалось на бюджете многих семей. Население недоумевало: в декабре 1947 г. громко объявили о «последней жертве, а теперь опять преподносят новые». Если номенклатурным работникам, высокооплачиваемым категориям рабочих, интеллигенции жить становилось ощутимо лучше, то положение низкооплачиваемых рабочих в конце 1940-начале 1950-х гг. продолжало оставаться напряженным. На фабрике «Красное знамя» в самом конце 1949 г. состоялось партийное собрание, на котором выступила с докладом высокопоставленная чиновница Ленгорисполкома. Она убеждала коммунистов, что жизнь становится зажиточнее, призывала коллектив фабрики увеличивать выпуск модных товаров. Присутствующие, однако, реагировали на эти оптимистические декларации болезненно. «Наше городское руководство, - заявляли некоторые рабочие, - или оторвалось от рабочих, или много денег получает, поэтому для них жизнь стала зажиточной. Мы этого не чувствуем, жизнь стала тяжелее. Зарплату получаем такую же, как до войны, а за продукты платим в три раза дороже». К тому же на ряде заводов случались задержки с выплатой заработной платы. По цехам одного из них распространялась частушка:

Будьте здоровы, живите богато, Насколько позволит вам ваша зарплата. А если зарплата вам жить не позволит, То не живите - Никто не неволит™

О сохранявшемся напряженном материальном положении низкооплачиваемых категорий работников свидетельствуют и информационные сводки райкомов и МГБ в Обком ВКП(б). «Сейчас говорят, что жизнь улучшается, а мне непонятно - почему так происходит, что мой отец один работал (до революции, - А.В.) и содержал семью из четырех человек на свой заработок, и дом сумел построить, а мы вместе с женой работаем, и пальто не можем купить».255 Подобные высказывания можно было бы продолжить.

На уровень жизни рабочих оказывали негативное влияние периодические пересмотры норм выработки в сторону повышения, нарастающее отставание сельского хозяйства. В начале 1950-х гг. положение со снабжением города продовольствием стало более напряженным, нежели в конце 1940-х. В отдельные месяцы оно достигало чрезвычайной остроты.256

Вот бюджет рядовой ленинградской семьи среднего достатка, проживавшей по адресу набережная реки Фонтанки, д. 39, кв. 6 за 1951 и десять месяцев 1952 г. Семья состояла из двух работающих: отца и матери. На их иждивении находилось двое детей - подростков. За 22 месяца зарплата, премиальные и прочие поступления в семейный бюджет составили 68445 рублей. На питание было израсходовано 30800 руб. (45%), на оплату квартиры, отопление и освещение 4710 руб. (6,9%), на оплату займов и налогов - 14120 руб. (20,6%); на праздники, отдых 3100 руб. (4,5%); на культурные расходы, ремонт домашней утвари, проезд на работу и учебу - 3345 руб. (4,9%); на покрытие долгов и прочие расходы - 8800 руб. (12,9%). Оставалось 1854 руб. Куда они были потрачены, в бюджете не указано.257 Семья проживала в коммунальной квартире с печным отоплением. Оно преобладало в центральных районах. В июне 1950 г. дом газифицировали. Это был общий домовой праздник, как отмечал мемуарист, «революция в нашем домашнем хозяйстве».258 И не только в хозяйстве, но и в бюджете семьи - добавим мы. Ведь дрова стоили дорого и даже после отмены карточек продавались по талонам. Газ же был дешев. В том, 1950 г., его получали 125 тыс. квартир (в 1940 г. - 26 тыс., в 1945 г. - 13 тыс.).
Средние статистические данные о потреблении населением продуктов питания вызывали и вызывают ныне определенные сомнения. И хотя отдельные цифры, возможно, и завышены, но питание в целом, несомненно, улучшилось. Ленинградцы стали значительно больше потреблять молока и молочных продуктов, мяса, рыбы, сахара. Естественно, что при этом потребление хлебопродуктов несколько снизилось.

Приводимые данные не полностью стыкуются с другими сведениями. Как уже отмечалось выше, индексы физического объема розничного товарооборота продовольственными товарами в 1950 г. составляли лишь 60% от 1940 г., а потребляли, оказывается, даже больше, нежели в довоенное время. Так что вопросы остаются.

Что касается жилищных условий, то они улучшались очень медленно. Общежития «вертепы», казармы и через пять лет после окончания войны сохранялись. Острый жилищный кризис, как уже упоминалось, продолжал свирепствовать. В 1945 г. на свободных и восстановленных площадях можно было расселить около 300 тыс. человек вновь прибывшего населения. Прирост же составил около 700 тыс. Таким образом, около 400 тыс. расселилось за счет уплотнения.261 Под жилье приходилось использовать подвалы, прочие нежилые помещения. Преимущественно экстенсивный рост производства требовал все новых и новых контингентов рабочих. Кризис становился перманентным. Во второй половине 1949 г. в Ленинграде насчитывалось 1654 общежития, в которых проживало около 200 тыс. человек.

Правда, некоторые общежития начали приводить в порядок. Кировский завод, например, за короткий срок вложил в благоустройство 700 тыс. руб. Условия проживания рабочих несколько улучшились. К кое-каким общежитиям подвели газ. Часть наиболее страшных «клоповников» расселили или закрыли. На заводе «Прогресс» общежития обеспечили инвентарем, устроили в них общественные прачечные, сушилки. Но это было скорее исключением, нежели правилом. Небольшой части старых кадровых работников крупнейших заводов начали предоставлять жилую площадь во вновь построенных и капитально восстановленных домах. В 1951 - 1952 гг. на весь многотысячный коллектив Кировского завода получили квартиры и комнаты 291 семья (1087 человек). Капля в море неустроенности!

Всего же в городе в новых домах за 1946-1950 гг. жилую площадь получило 47,3 тыс., а в старых (получили вновь и улучшили условия) - 111,3 тыс. Цифры более чем скромные. Правда, с начала 1950-х гг. по мере развертывания массового жилищного строительства эти показатели стали заметно расти. За 1950-1953 гг. было вновь построено 23019 квартир.265 Для города с населением в 2,7 млн. человек, испытывавшего ряд лет острый жилищный кризис, это было явно мало. Надо иметь в виду и то, что абсолютное большинство получало не отдельные квартиры, а комнаты. Численность коммунальных квартир увеличивалась.

Тем не менее, следует учитывать, что после семейных общежитий, где семья от семьи отделялась теперь уже не бумажной, а ситцевой «перегородкой», отдельная комната в коммунальной квартире на 2-3 семьи казалась верхом удобств. Коммунальная квартира меняла и быт, хотя печки, керосинки, примуса, электрические плитки и прочие атрибуты быта 1920-1930-1940-х гг. еще прочно удерживали свои позиции. В 1950 г. водопровод и канализацию имело уже 98% жилого фронда (93% в 1940г)266; центральное отопление - лишь 25% (в 1940 г. - 17%), газ - 44% (9% в 1940 г.). Что касается ванн, душа, то статистика тех лет просто не учитывала их. Они были редкостью. Даже сохранившиеся с дореволюционных времен, как правило, бездействовали.

И все же цифры свидетельствуют: быт ленинградцев хотя и медленно, но менялся. В обиход наиболее преуспевающей части населения - партийно-государственного, хозяйственного аппарата, сравнительно узкой категории рабочих - стахановцев, верхов интеллигенции входили индивидуальные радиоприемники, телевизоры, прочая бытовая аппаратура, считавшаяся в те времена предметом особой роскоши. В 1950 г. было продано всего 20 тыс. радиоприемников, 2 тысячи телевизоров, 9,7 тысяч велосипедов, 600 холодильников, 8,5 тысяч швейных машин. Что же касается часов, то они перестали быть признаком особого благополучия и превратились в обычный предмет повседневного обихода.

Хотя война и отдалилась уже на ряд лет, но образ жизни значительной массы ленинградцев все еще сохранял черты военного времени. Донашивались военные сапоги, гимнастерки, шинели, ремни. Нередко можно было встретить людей с военными планшетками. Диспропорция между быстрорастущими экономикой, наукой - важнейшими градообразующими элементами, с одной стороны, и городской инфраструктурой, условиями жизни - с другой, становилась заметнее, ощутимее. Город, как промышленный, научный центр, шагнул далеко вперед. А как место жизни более чем двух миллионов людей, никак не дотягивал до их возросших потребностей.

Медицинское обслуживание и здоровье населения. Война с исключительной остротой поставила вопрос сохранения населения, его здоровья, генофонда народа. В блокадном городе, понесшем страшные людские потери, значимость этих проблем многократно возрастала. Десятки тысяч инвалидов, сотни тысяч раненых, блокадников, страдающих от последствий дистрофии, цинги, пеллагры.... Для многих и многих ленинградцев кошмары войны не кончились 9 мая 1945 г. Они преследовали их и в снах, и наяву. Только в одном Октябрьском районе города насчитывалось 682 ребенка - сироты, более 2,6 тыс. детей жили в семьях инвалидов войны, свыше 7 тыс. потеряли одного из родителей.

Не снималась с повестки дня угроза массовых инфекционных заболеваний. Свирепствовал туберкулез. До войны от этой страшной социальной болезни погибало 19,2 на каждую тысячу жителей, в 1943 г. - 41,2, в 1944 г. - 21,0, а в 1945 г. - 24,2. Настоящим бичом в первые послевоенные годы, как и в военное время, оставалось воспаление легких. От этой болезни в 1945 г. умирало 30 человек на каждую 1000 жителей, причем большинство в раннем детском возрасте. Существенное место в погребальном списке занимали болезни сердца, органов пищеварения, травматические повреждения. На их долю соответственно приходилось 12,1%. 9,8% и 8,1% общего числа смертей. Не последними в этом ряду были и злокачественные опухоли (7,2% всех умерших).269

Если сравнить эти данные с данными периода, последовавшего за окончанием первой мировой и гражданской войн, то разница была весьма существенной. В начале 1920-х годов главной угрозой, уносившей жизни тысяч петроградцев, были острые инфекционные заболевания: тиф, дифтерия и пр. Теперь же от них погибало не более 6%. От «сыпняка» в 1943 г. скончалось 0,4 на 10 000 населения, в 1944 г. - 0,3, в 1945 г. - 0,2. Что касается брюшного тифа и дизентерии, то смертность от них, хотя и была незначительной, но все-таки превышала довоенный уровень. В 1921 г. в Петрограде на каждую 1000 жителей умирал 31 человек, в 1940 г. - 17,5 в 1945 г. - 15,б.270 Цифры говорят сами за себя.

Детская смертность (от 0 до 1 года) - важнейший ассоциированный показатель условий жизни, уровня медицинского обслуживания, - хотя и снизилась, в сравнении с трагическими месяцами блокады (1943 г. - 21,0 на 100 родившихся), тем не менее, оставалась, по оценке городского руководства, тревожной (1945 г. - 14,3 на 100 родившихся). Она лишь немного уступала относительно высокому уровню 1939 г. - 14,4 на 100 родившихся.

В этих сухих, бесстрастных цифрах не только жизнь, болезни, смерть ленинградцев - победителей, но и достижения, острейшие проблемы городской медицины.

Неотложными на первых порах являлись вопросы восстановления сети медицинских учреждений, их материальной базы, усиление борьбы с кишечными инфекциями, расширение сети противотуберкулезных, родовспомогательных учреждений, налаживание рационального обслуживания грудных детей и многие другие. Большинство больниц, поликлиник, детских консультаций, ясель или пострадало от бомбардировок, обстрелов, или размещалось в старых обветшавших зданиях, которые требовали ремонта, восстановления. Остро не хватало медицинского персонала. Тысячи врачей, сестер еще находились в рядах армии. Да и средства на первых порах отпускались со значительными перебоями. Систематическое недофинансирование сказывалось все острее и острее. Многие проблемы не столько решались, сколько накапливались. В больницах отсутствовали самые элементарные удобства. Нехватало обычных грелок, подкладных кругов и т.п. Нарастал поток жалоб на работу скорой помощи, которую приходилось ожидать по 2-3 часа. За первые семь-восемь послевоенных лет было введено больниц всего на 1,3 тысячи мест. Численность больничных учреждений и мест в них даже не дотягивала до довоенного (не слишком высокого) уровня. В 1940 г. в городе функционировало 126 больниц с 33,8 тысячами мест, в 1950 г. - 120 больниц с 31,8 тысячами мест. Если же учесть, что численность населения к этому времени была все-таки меньшей, то обеспеченность больничными местами, примерно, вышла" к довоенным показателям.

В 1951 г. медицинскую помощь в городе оказывали 25 соматических объединений, включающих 25 больниц и 30 поликлиник, пять необъединенных соматических больниц, 16 стационаров НИИ, 29 необъединенных поликлиник и амбулаторий, семь специализированных поликлиник и пять психиатрических больниц.

Численность врачебного, среднего медицинского персонала, в сравнении с довоенной, заметно увеличилась. Количество врачей на 10 тысяч населения выросло с 32,8 в 1940 г. до 50,0 в 1950 г. И все же стационары были переполнены. Больных изматывали очереди в поликлиниках. Нагрузка участковых врачей составляла в 1951 г. в среднем 10-11,5 больных в час.

Повышенное внимание уделялось женским и детским консультациям, другим учреждениям этого профиля. Чтобы избежать отставания детей, находившихся на длительном лечении, в некоторых больницах с 1946 г. ввели систему индивидуальных и групповых занятий с педагогами. В 1946 г. при больнице им. Раухфуса открыли даже восьмилетнюю школу. Для лучшего обслуживания детей больницы стали объединять с поликлиниками. Участковые врачи получили возможность консультироваться с крупнейшими специалистами.

В итоге по большинству показателей довоенный уровень здравоохранения к началу 1950-х гг. был не только достигнут, но и превзойден. Однако тяжелые условия жизни населения все-таки требовали большего. В очередях в детские сады в связи с высокой рождаемостью скопилось около ста тысяч детей: в четыре раза больше, нежели могли принять эти учреждения. И уж совсем печально обстояло дело с положением инвалидов. В 1940 г. город располагал 12 домами (девять для престарелых и три для детей) на 6,2 тыс. мест, предназначенных для этой категории ленинградцев, требовавших особого ухода. В 1945 г. работало лишь шесть на 3 тыс. мест, в 1946 г. - пять и в 1950 г. - шесть на 3 тыс. мест.276 Между тем, численность инвалидов после войны выросла. В период между июнем 1945 г. и июнем 1946 г. органами врачебно-трудовой экспертизы было официально зарегистрировано 94837 инвалидов (35498 инвалидов войны и 59339 инвалидов «от общих причин»). По статистическим данным, численность пенсионеров, состоящих на учете в органах социального обеспечения, в 1945 г. достигала 127,3 тыс., из которых 40,5 тыс. были в прошлом военнослужащими. Проблему «решили» в духе времени. Многих инвалидов административным путем отправили на остров Валаам.

Что касается качества медицинской помощи, то оно все же постепенно улучшалось, хотя лекарств, диагностической аппаратуры и многого другого часто нехватало. Этому способствовала и активная социальная политика власти, и наличие в городе широкой сети научно-исследовательских медицинских учреждений, вузов этого профиля. Сеть их в послевоенные годы была не только восстановлена, но и расширена. Функционировало пять медицинских вузов, 18 НИИ. Они располагали кадрами высочайшей квалификации. Огромную роль сыграли забота, самоотверженный труд подвижников - врачей, сестринского корпуса.

В совокупности общие усилия, меры властей обеспечили постепенное сокращение эпидемических заболеваний, отступление туберкулеза. Трансформировались причины смертности. Они к 1950 г. приобрели, условно говоря, переходный характер.
На первое место вышла смертность от болезней сердца. На втором же месте оказались инфекционные заболевания. Злокачественные новообразования - на третьем. И лишь на четвертом смертность от болезней органов дыхания, т.е., прежде всего, от воспаления легких и туберкулеза. Структура смертности приобретала как бы промежуточный характер - от послевоенной к мирной, характерный для советского общества второй половины XX века. Следует обратить внимание еще и на такую особенность. В 1950 г. среди умерших 18,9% приходилось на детей в возрасте до 1 года, 8,9% - на детей и молодежь от 1 до 19 лет, 41,8% - на жителей от 20 до 59 лет и 30,4% - на ленинградцев старших возрастов. И эти цифры свидетельствуют о сохранении рудиментов состояния первых послевоенных лет, ибо в последующие годы доля старших возрастов стала все больше возрастать, а младших, средних возрастов резко снижаться.

Медицинскими работниками был поставлен вопрос и о необходимости разработки продуманных экологических мер, которые носили в те годы ограниченный характер. Прежде всего, они касались воздушного бассейна. В военные годы и первые послевоенные месяцы в связи с массовой остановкой предприятий воздух в городе оказался значительно чище, нежели в предвоенное время. Но по мере восстановления индустриального производства, усиления транспортных потоков, загрязнение городской атмосферы начало стремительно нарастать. Ресурсов для установки фильтров и другого оборудования не выделялось. Реальными возможностями для быстрого улучшения ситуации ни власти, ни предприятия не располагали. По предложению ученых, основные усилия стали концентрировать на оснащении защитными устройствами крупных котельных, ТЭЦ, больших предприятий, в наибольшей степени загрязнявших воздушный бассейн. Эти половинчатые меры, хотя и не решили проблемы, но притормозили дальнейшее ухудшение экологической обстановки.

Понемногу восстанавливалась сеть санаториев, домов отдыха, пионерских лагерей, спортивных сооружений, стадионов. Многие из них в годы войны сгорели, были до основания разрушены. Часть спортивных площадок в центре города оказалась застроенной другими объектами. Даже школы и те нередко оставались без спортивных залов и министадионов на открытом воздухе. Спортинвентаря не хватало. В этих условиях ставка была сделана на спортивный энтузиазм населения. «Нажимали», в первую очередь, на общую численность физкультурников. И все же дело не стояло на месте, не деградировало. В 1952 г. ленинградские спортсмены в составе команды СССР впервые участвовали на XV летних Олимпийских играх. Чемпионские титулы завоевали Г.И. Зыбина (легкая атлетика), Ю.С. Тюкалов (академическая гребля), П.А Данилов, И.К. Бердиев (гимнастика).

Состояние здоровья населения по современным представлениям зависит на 10% от медицинского обслуживания, на 10% от наследственности и на 80% от социально-экономических условий и окружающей среды. Если принять во внимание, что смертность в Ленинграде с 16 на каждую 1000 населения в 1945 г. сократилась до 7,1 в 1950 г., т.е. более чем вдвое, смертность детей от 0 до 1 года уменьшилась примерно в той же пропорции, а естественный прирост достиг 8,4 на 1000 жителей - самого высокого показателя за все послевоенные годы, то следует констатировать: трудности, отставание социальной сферы были относительными. Государственная бесплатная медицина к началу 1950-х гг. далеко еще не исчерпала своих возможностей и дала ощутимые положительные результаты.

Ленинград пережил страшную блокаду, голод, бомбежки. Люди ждали окончания войны, но в итоге наступивший мир принес новые испытания. Город стоял в руинах, повсюду нищета, разруха и разгул уличной преступности: появились банды и убийцы-одиночки. В послевоенные годы почти не охотились на драгоценности и деньги, воровали, в основном, одежду и продукты. Ленинград был переполнен сомнительными элементами и отчаявшимися от нищеты людьми.

Горожане больше не умирали от дистрофии, но большинство из них продолжали испытывать постоянное чувство голода. Например, рабочие в 1945-46-х годах получали в день 700 грамм хлеба, служащие – 500 грамм, а иждивенцы и дети – всего по 300 грамм. На «черном рынке» продуктов было предостаточно, но для обычной питерской семьи со скромным бюджетом они были недоступны.

Неурожай 1946 года еще более усугубил ситуацию. Неудивительно, что кривая преступности в Ленинграде быстро ползла вверх. Грабители-одиночки и организованные банды действовали во всех районах города. Одно за другим следовали ограбления продовольственных баз, магазинов, квартир, случались вооруженные нападения на улицах, во дворах, подъездах. В руках у бандитов после войны было огромное количество огнестрельного оружия, его нетрудно было найти и добыть на местах недавних боев. Лишь за один четвертый квартал 1946 года в городе было совершено более 85 разбойных нападений и вооруженных ограблений, 20 убийств, 315 случаев хулиганств, почти 4 тысячи краж всех видов. Эти цифры рассматривались тогда, как очень высокие.

Надо учесть, что среди бандитов было много участников войны. На фронте они научились стредлять и убивать, и поэтому не раздумывая решали проблемы с помощью оружия. Например, в одном из Ленинградских кинотеатров, когда зрители сделали замечание курившей и громко разговаривающей компании, раздались выстрелы. Погиб милиционер, было ранено несколько посетителей.

Преступники из уголовной среды даже следовали своеобразной моде - носили металлические фиксы на зубах и низко надвинутые на лоб кепки. Когда ленинградцы видели, что к ним приближается шайка таких молодых людей, они в первую очередь крепко сжимали продуктовые карточки. Бандиты выхватывали прямо на лету заветные клочки бумаги, подчас оставляя всю семью жить впроголодь целый месяц.

Сотрудники правоохранительных органов пытались сбить волну преступности. Раскрываемость составляла примерно 75%.

Однако, в бедном, полуразрушенном городе орудовали не только уголовные банды. Преступную деятельность вели и некоторые чиновники, которые поняли как извлечь выгоду из своей власти. В город на Неве возвращались эвакуированные, остро вставали вопросы распределения жилья, возврата имущества и т.д. Нечестные дельцы пользовались и имеющимися сведениями – какие ценности плохо охраняются.

В 1947 году из кладовых Эрмитажа украли 24 уникальных изделия из золота и драгоценных камней. Похититель был найден и осужден, а ценности возвращены.В тот же год была разоблачена крупная банда, в которую входили преступники и чиновники из городской прокуратуры, суда, адвокатуры, горжилотдела, милиции. За взятки они освобождали из-под стражи, прекращали следственные дела, незаконно прописывали, освобождали от призыва. Другой случай: начальник автотранспортного управления Ленгорсовета отправлял в оккупированные районы Германии грузовики якобы за оборудованием. На самом же деле вывозил оттуда ценности, материалы, строил здесь дачи.

Знаменитая банда «Черная кошка», которая стала известна многим благодаря фильму «Место встречи изменить нельзя» на самом деле была огромным преступным сообществом. Основную деятельность она вела в Москве, но ее следы были обнаружены и в городе на Неве.

В 1945 году ленинградские милиционеры раскрыли громкое дело. Расследование серии квартирных краж в доме №8 на Пушкинской улице вывело на след подростковой шайки. С поличным взяли верхушку банды – учащихся ремесленного училища №4 Владимира Попова по кличке Чеснок, Сергея Иванова и Григория Шнейдермана. Во время обыска у главаря, 16-летнего Попова, обнаружился любопытнейший документ – клятву кодлы "Черная кошка", под которой было проставлено кровью восемь подписей. Но поскольку совершить преступления успели только трое участников, они и отправились на скамью подсудимых. В январе 1946 года на заседании народного суда 2-го участка Красногвардейского района Ленинграда был оглашен приговор: подростки получили от одного до трех лет колонии.

Была распространена и организованная преступность. Причем, часто банды составлялись не из уголовников, а простых граждан. Днем это были обычные работники ленинградских предприятий, а ночью...

Так, в городе действовала банда братьев Глаз. Это было настоящее организованное преступное сообщество. Банду возглавляли братья Исаак и Илья Глаз, она насчитывала 28 человек и имела на вооружении два автомата «Шмайсер», шесть пистолетов ТТ, восемнадцать гранат, а также легковую автомашину, на которой бандиты проводили разведку мест будущих преступлений и путей обхода, и грузовик... За короткое время, с осени 1945-го по март 1946 года, банда совершила 18 ограблений, применяя именно тактику ночных налетов. В зону действия этой преступной группировки входили Невский, Калининский, Московский и Кировский районы города. О размахе деятельности банды можно судить по тому факту, что система сбыта награбленного охватывала рынки Харькова и Ростова! Банда братьев Глаз имела целый арсенал.

Операцию по разгрому банды разработал в марте 1946 года оперативный работник угрозыска бывший фронтовик Владимир Болдырев. Сотрудники угро устроили засады в местах вероятного совершения очередных ограблений. В результате при нападении на магазин на Волковском проспекте преступников блокировали и задержали. Операция была проведена так, что ни единого выстрела не прозвучало. В 28 квартирах у родных и знакомых преступников было изъято 150 рулонов шерстяных тканей, 28 рулонов сукна, 46 рулонов шелковой ткани, 732 головных платка и 85 тысяч рублей! Отличительная черта деятельности этой банды состояла в том, что ее главарям удалось установить тесные отношения с некоторыми влиятельными работниками государственного аппарата Ленинграда и области. Для их подкупа бандиты выделили даже специальный фонд в размере 60 тысяч рублей.

Несмотря на серьезные усилия, на реформирование ленинградского Уголовного розыска, преступность отступала медленно. Иначе и быть не могло, ибо ее основные причины - послевоенная разруха, тяжелое экономическое положение населения - менялись медленно. В период с 1946 по 1950 годы Ленинградским городским судом было рассмотрено 37 дел по обвинению в бандитизме, по которым осуждено 147 человек.

Но нет, не было искренней радости в народе. Что-то мешало этому счастью. Детский ум и сердце чувствовали это, но понять и осознать ещё не могли, так как взрослые говорили тихо и полунамёками. И дети понимали, что не всё можно говорить вслух, а что-то даже и опасно. Любила я бегать в гости к своим сёстрам. Однажды возвращалась домой от одной своей сестры. Проходя мимо клуба швейников, невольно стала свидетельницей одного эпизода. На крыльце этого клуба сидела бедно одетая женщина. Она была пьяна. Из её уст вылетала брань, и чуть ли ни через слово упоминалось имя - СТАЛИН. Она ругала Сталина?!! Как можно?!!
Если кто услышит, то сразу её заберут!!! Я не знала причин, но знала, что такое непозволительно никому и никогда. Мне стало страшно от того, что услышала это, стала очевидицей непозволительной выходки бедной женщины. Стало жалко женщину. Боже, что будет? Что будет? Оглянулась по сторонам. СЛАВА БОГУ! Никого! С радостью за женщину, что никто не слышал её, и с тяжестью на душе я продолжила свой путь.
Но через несколько месяцев и на нашу улицу пришла беда. У моей подружки, Иры Телегиной, пришли и забрали маму и дедушку. За что - неизвестно. Но однажды я видела, как от их дома отъезжали сани, гружёные двумя мешками зерна. Нет. они жили небедно, но из-за двух мешков забрать двух людей?! Никаких пересудов среди соседей не было. Как-будто пропали без вести люди - ни слуху, ни духу. Но, спустя несколько месяцев, дедушка вернулся. Поговаривали, что отпустили и за старый возраст, и по болезни. И действительно, дедок тот вскоре преставился. А мама Ирина лет через пять пришла так же тихо и незаметно, как тихо и незаметно ушла. Писала ли она письма домой, неизвестно, т.к. не принято было не говорить, не спрашивать.

БОРЬБА С БАНДИТИЗМОМ В ПОСЛЕВОЕННОМ ЛЕНИНГРАДЕ. ***************************************************************************** Ленинград пережил страшную блокаду, голод, бомбежки. Люди ждали окончания войны, но в итоге наступивший мир принес новые испытания. Город стоял в руинах, повсюду нищета, разруха и разгул уличной преступности: появились банды и убийцы-одиночки. В послевоенные годы почти не охотились на драгоценности и деньги, воровали, в основном, одежду и продукты. Ленинград был переполнен сомнительными элементами и отчаявшимися от нищеты людьми. Горожане больше не умирали от дистрофии, но большинство из них продолжали испытывать постоянное чувство голода. Например, рабочие в 1945-46-х годах получали в день 700 грамм хлеба, служащие – 500 грамм, а иждивенцы и дети – всего по 300 грамм. На «черном рынке» продуктов было предостаточно, но для обычной питерской семьи со скромным бюджетом они были недоступны.

Неурожай 1946 года еще более усугубил ситуацию. Неудивительно, что кривая преступности в Ленинграде быстро ползла вверх. Грабители-одиночки и организованные банды действовали во всех районах города. Одно за другим следовали ограбления продовольственных баз, магазинов, квартир, случались вооруженные нападения на улицах, во дворах, подъездах. В руках у бандитов после войны было огромное количество огнестрельного оружия, его нетрудно было найти и добыть на местах недавних боев. Лишь за один четвертый квартал 1946 года в городе было совершено более 85 разбойных нападений и вооруженных ограблений, 20 убийств, 315 случаев хулиганств, почти 4 тысячи краж всех видов. Эти цифры рассматривались тогда, как очень высокие. Надо учесть, что среди бандитов было много участников войны. На фронте они научились стрелять и убивать, и поэтому не раздумывая решали проблемы с помощью оружия. Например, в одном из Ленинградских кинотеатров, когда зрители сделали замечание курившей и громко разговаривающей компании, раздались выстрелы. Погиб милиционер, было ранено несколько посетителей.

Преступники из уголовной среды даже следовали своеобразной моде - носили металлические фиксы на зубах и низко надвинутые на лоб кепки. Когда ленинградцы видели, что к ним приближается шайка таких молодых людей, они в первую очередь крепко сжимали продуктовые карточки. Бандиты выхватывали прямо на лету заветные клочки бумаги, подчас оставляя всю семью жить впроголодь целый месяц. Сотрудники правоохранительных органов пытались сбить волну преступности. Раскрываемость составляла примерно 75%. Однако, в бедном, полуразрушенном городе орудовали не только уголовные банды. Преступную деятельность вели и некоторые чиновники, которые поняли как извлечь выгоду из своей власти. В город на Неве возвращались эвакуированные, остро вставали вопросы распределения жилья, возврата имущества и т.д. Нечестные дельцы пользовались и имеющимися сведениями – какие ценности плохо охраняются. В 1947 году из кладовых Эрмитажа украли 24 уникальных изделия из золота и драгоценных камней. Похититель был найден и осужден, а ценности возвращены.В тот же год была разоблачена крупная банда, в которую входили преступники и чиновники из городской прокуратуры, суда, адвокатуры, горжилотдела, милиции. За взятки они освобождали из-под стражи, прекращали следственные дела, незаконно прописывали, освобождали от призыва. Другой случай: начальник автотранспортного управления Ленгорсовета отправлял в оккупированные районы Германии грузовики якобы за оборудованием. На самом же деле вывозил оттуда ценности, материалы, строил здесь дачи. Знаменитая банда «Черная кошка», которая стала известна многим благодаря фильму «Место встречи изменить нельзя» на самом деле была огромным преступным сообществом. Основную деятельность она вела в Москве, но ее следы были обнаружены и в городе на Неве.

В 1945 году ленинградские милиционеры раскрыли громкое дело. Расследование серии квартирных краж в доме №8 на Пушкинской улице вывело на след подростковой шайки. С поличным взяли верхушку банды – учащихся ремесленного училища №4 Владимира Попова по кличке Чеснок, Сергея Иванова и Григория Шнейдермана. Во время обыска у главаря, 16-летнего Попова, обнаружился любопытнейший документ – клятву кодлы "Черная кошка", под которой было проставлено кровью восемь подписей. Но поскольку совершить преступления успели только трое участников, они и отправились на скамью подсудимых. В январе 1946 года на заседании народного суда 2-го участка Красногвардейского района Ленинграда был оглашен приговор: подростки получили от одного до трех лет колонии. Была распространена и организованная преступность. Причем, часто банды составлялись не из уголовников, а простых граждан. Днем это были обычные работники ленинградских предприятий, а ночью... Так, в городе действовала банда братьев Глаз. Это было настоящее организованное преступное сообщество. Банду возглавляли братья Исаак и Илья Глаз, она насчитывала 28 человек и имела на вооружении два автомата «Шмайсер», шесть пистолетов ТТ, восемнадцать гранат, а также легковую автомашину, на которой бандиты проводили разведку мест будущих преступлений и путей обхода, и грузовик... За короткое время, с осени 1945-го по март 1946 года, банда совершила 18 ограблений, применяя именно тактику ночных налетов. В зону действия этой преступной группировки входили Невский, Калининский, Московский и Кировский районы города. О размахе деятельности банды можно судить по тому факту, что система сбыта награбленного охватывала рынки Харькова и Ростова! Банда братьев Глаз имела целый арсенал. Операцию по разгрому банды разработал в марте 1946 года оперативный работник угрозыска бывший фронтовик Владимир Болдырев. Сотрудники угро устроили засады в местах вероятного совершения очередных ограблений. В результате при нападении на магазин на Волковском проспекте преступников блокировали и задержали. Операция была проведена так, что ни единого выстрела не прозвучало. В 28 квартирах у родных и знакомых преступников было изъято 150 рулонов шерстяных тканей, 28 рулонов сукна, 46 рулонов шелковой ткани, 732 головных платка и 85 тысяч рублей! Отличительная черта деятельности этой банды состояла в том, что ее главарям удалось установить тесные отношения с некоторыми влиятельными работниками государственного аппарата Ленинграда и области. Для их подкупа бандиты выделили даже специальный фонд в размере 60 тысяч рублей. Несмотря на серьезные усилия, на реформирование ленинградского Уголовного розыска, преступность отступала медленно. Иначе и быть не могло, ибо ее основные причины - послевоенная разруха, тяжелое экономическое положение населения - менялись медленно. В период с 1946 по 1950 годы Ленинградским городским судом было рассмотрено 37 дел по обвинению в бандитизме, по которым осуждено 147 человек.